Лучше не возвращаться - Страница 20

— Естественно, причем не раз. Этим утром мы дважды все проверили, прежде чем приступить к работе. Даже трижды: я, Скотт и Оливер. И каждый делал это отдельно.

— А кто проверял последним?

— Я.

Он ответил не задумываясь, но потом понял всю важность заданного мной вопроса и, уже медленнее, повторил:

— Последним проверял я. Понимаю, что, может быть, мне не следовало этого делать, но я должен был убедиться.

«Реплика и поведение человека, у которого совесть чиста», — подумал я и сказал:

— Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах было бы благоразумнее предоставить оперировать эту лошадь кому-нибудь из ваших коллег?

— Что? — Он непонимающе посмотрел на меня, но. вспомнив, что я не разбираюсь в тонкостях его профессии, пояснил: — Мы коллеги лишь в широком смысле этого слова, ведь у каждого своя специальность. Кэри и те две женщины специализируются на мелких животных, правда Люси Амхерст может прооперировать овцу или даже пони. Джей Жарден заведует крупным рогатым скотом. У меня — лошади. А Оливер Квинси работает со всеми крупными животными и ассистирует как Джею, так и мне, но он недостаточно опытен как хирург. По крайней мере, здесь, в клинике, он выполняет в основном амбулаторную работу. Он может сделать простую операцию, кастрацию, например, но ее мы делаем на дому.

Кен наконец-то перестал дрожать. Скорее всего возможность излить душу помогла ему снять нервное напряжение.

— Все мы до определенной степени взаимозаменяемы, — продолжал он. — То есть любой из нас может закрыть рану и остановить кровотечение, будь то у хорька или у ломовой лошади. Каждый знает все наиболее частые заболевания животных и как их лечить, но дальше мы уже специализируемся каждый в своей сфере. — Он помолчал. — На самом деле во всей округе не много таких хирургов, как я. Случалось, другие ветеринары направляли ко мне сложных животных. Клиника приобрела солидную репутацию, и мы просто не можем допустить ее потери.

Я поразмыслил немного и спросил:

— А в отделениях для кошек и собак случались какие-нибудь чрезвычайные ситуации?

Кен удрученно покачал головой:

— Нет, только лошади.

— Те, которые участвуют в скачках?

— В основном. Правда, пару недель назад был случай с лошадью, принимавшей участие в показательных прыжках по олимпийским стандартам, и то она умерла не во время операции. Мне пришлось ее усыпить, — он скорбно смотрел перед собой. — Неделей раньше я порядочно повозился с ее задней ногой, которую она поранила во время неудачного прыжка. Ее уже отправили домой, так как дело шло на поправку. И тут меня срочно вызвали к ней на дом. Приехав, я увидел, что ногу раздуло, как воздушный шар, и все сухожилие воспалилось к чертовой матери. Бедняжка не могла даже встать. Я дал ей болеутоляющее, привез сюда, вскрыл ногу, но бесполезно… Сухожилие отошло от кости. Уже ничего нельзя было поделать.

— И часто такое случается? — спросил я.

— Да нет, черт его подери. Хозяин лошади просто взбесился, приехала его дочь, вся в слезах. Тут такой стоял трам-тарарам! Слава Богу, лошадь была застрахована, иначе было бы еще одно судебное разбирательство. Нам бы следовало застраховаться от несчастных случаев во время практики, так, как это делают в Америке. В мире скачек иногда приходится иметь дело с такими скандалистами! И в ста процентах случаев они требуют, чтобы результат лечения был успешным. Но в действительности это невозможно.

У меня было смутное чувство, что кое-какие подробности он опустил, но я решил, что это сугубо профессиональные нюансы, которых я бы все равно не понял. Как бы там ни было, я понимал, что он вовсе не обязан посвящать меня во все подробности сложившейся ситуации.

Ночь становилась все холоднее. Кен ушел в себя, погрузившись в раздумья. У меня было большое желание немного поспать. Ну кто явится сюда среди ночи поджигать больницу? С моей стороны было большой глупостью предположить подобное.

И все же я встряхнулся и вышел в галерею. Все спокойно, повсюду яркий свет. Я вернулся в прихожую и убедился, что коллеги Кена, когда уходили, заперли входную дверь.

Все абсолютно надежно.

Несмотря на то что в прихожей было сыро, здесь казалось значительно теплее, чем в галерее и кабинете. Я прислонил ладонь к стене, обращенной к сгоревшему зданию. Она была горячей, но не настолько, чтобы вызвать опасения. Тепло скорее успокаивало. На тяжелой двери, ведущей в стеклянную галерею, стянутой болтами, висела пластиковая табличка с надписью: «Противопожарную дверь держать закрытой». Дверь была значительно горячее, чем стена, но вряд ли на ней можно было поджарить яичницу. Третья дверь из прихожей вела в просторную, без особых удобств душевую, а четвертая выходила в стерилизационную. Никаких притаившихся поджигателей ни здесь, ни там не наблюдалось.

Мимо испорченной кофеварки я вернулся обратно в кабинет и попросил Кена, чтобы он показал мне оставшуюся часть помещения. Он, словно в летаргическом сне, поднялся со стула и начал рассказывать мне, что любой врач, оперирующий в данный момент, мог использовать кабинет, в котором мы находились, чтобы записывать ход операции и выписывать рецепты.

— Потом все записи, — добавил он, сокрушенно качая головой, — относились секретарю и помещались в базу данных.

— В компьютер? — спросил я, щелкнув пальцами в направлении монитора, стоявшего на специальном столике около письменного стола.

— Да, в основной компьютер, который находился в административном корпусе. Но секретарь вносил только дату, кличку животного, имя владельца, тип операции и номер дела. На то, чтобы внести в компьютер все записи, понадобилось бы слишком много времени, да и ошибок было бы немало. Если кто-то хочет навести справки, он просто узнает номер дела и находит нужную папку. — Кен беспомощно развел руками. — Только теперь все папки уничтожены, да и сам компьютер, конечно, тоже. По крайней мере, этот терминал сдох. Таким образом, уже не на что сослаться, чтобы доказать, что все операции, оканчивавшиеся смертельным исходом, проводились как положено, с выполнением всех необходимых требований.